Пустырь

… я хочу поговорить о том уголке земли, который я так нежно лелеял в мечтах как место для лаборатории живой энтомологии, об уголке земли, который я приобрел-таки в уединении маленькой деревушки. Это пустырь, каменистое, заброшенное место, поросшее бурьяном, и слишком бес­плодное, чтобы вознаграждать труд земледельца. Весной иногда захо­дят туда овцы, когда после дождя там появится немного травы. Но прежде когда-то мой пустырь, благодаря небольшому количеству красной глины в его почве среди громадного множества камней, подвергался обработке: на нем были виноградники. А еще раньше здесь был, говорят, тенистый лес, от которого уже и следов не осталось. Любовь к роскоши разорила страну: леса некогда вырубили, а пни и корни выкорчевали, чтобы на месте их насадить виноградные лозы: вино ведь больше приносит доходов, чем лес; но пришла филлоксера, лозы погибли, и зеленая когда-то равнина теперь - пустынная Аравия, на которой ютятся лишь саранча да кобылка. При выкапывании ям для посадки деревьев еще и теперь можно находить в земле остатки корней драгоценных лоз, полуразрушенных временем.

Больше всего встречалось на моем пустыре таких растений, кото­рые покрывают обыкновенно запущенную, бывшую под культурой почву, а потом предоставленную на долгое время самой себе. Прежде всего здесь есть пырей, ненавистный злак, которого не могла уничто­жить ожесточенная трехлетняя война. Далее следуют по числу различ­ные виды центаврий, наиболее угрюмые и усеянные колючими иглами, как алебардами. Там и сям среди непроницаемых зарослей их возвышается в виде канделябра, пламя которого заменяют громадные оранжевые цветы, свирепый испанский сколим; иглы его по крепости можно сравнить с гвоздями. Над ним возвышается иллирийский будяк, одинокий и прямой стебель которого подымается от одного до двух метров и заканчивается большими розовыми помпонами. Его вооружение нисколько не уступает вооружению сколима. Из по­роды чертополохов размножился прежде всего свирепый татарник, так хорошо вооруженный, что собиратель растений не знает, как за него взяться; потом волчец копьевидный, с огромными листьями, нервы которых оканчиваются острыми, как стрела, иглами; наконец, чер­ный чертополох, который скучивается в розетки, усеянные иглами. Среди этих растений ползут по земле, в виде длинных плетей с крючками, отростки ежевики с синеватыми плодами. Чтобы пробраться в эту колючую заросль в то время, когда перепончатокрылые собира­ют там жатву, надо иметь высокие сапоги или примириться с тем, что исколешь себе до крови все икры.

Пока почва сохраняет еще некоторую долю весенней влажности, эта жесткая растительность все-таки имеет своего рода прелесть, когда над общим фоном, образуемым головками желтых центаврий, возвышаются пирамиды сколима и стройные стебли татарника; но с на­ступлением летней засухи все это превращается в пустынное про­странство, на котором легко произвести пожар одной спичкой. Таков или, скорее, таким был, когда я принял его в свое владение, вели­колепный Эдем, в котором я рассчитываю отныне жить один на один с насекомыми.

Я сказал Эдем, потому что это бесплодное место, которому никто не захотел бы вверить горсти репных семян, оказалось раем зем­ным для моих перепончатокрылых. Его роскошные чертополохи и будяки привлекают их во множестве. Никогда во время моих энто­мологических охот я не встречал таких больших собраний их в одном месте; здесь назначают свидание представители всякого рода работников. Там есть охотники на всякую дичь, есть строители из глины, есть ткачи бумажных тканей, резальщики листьев и лепест­ков, есть строители из картона, есть каменщики, плотники, земле­копы, да всех и не перечтешь…

Отрывок из книги "Нравы насекомых"